Надежда Кожушаная - Разлука [=Зеркало для героя]
У калитки стояла черная «эмка».
Из дома вышел Тюкин. Его пригласили в машину. Он убеждал, говорил, смеялся, постепенно наливаясь краской. Будто случайно зацепился за калитку пальцем… Никак не садился, как будто самое страшное было — сесть. Его не пугали, не уговаривали, просто ждали, когда он выговорится, и, тоже будто случайно, отцепили его пальцы от калитки.
— Кому в голову могло прийти?! — говорил Тюкин. — Кто?! Он все-таки сел. Последнее, что услышал от него Андрей, был хохоток, дурацкий… Машина уехала.
Немчинов просмотрел сцену в ожесточенном молчании.
Андрей
Мотоцикл стоял у холма. Андрей вынес из сарая ящик со взрывчаткой, привязал к багажнику мотоцикла. Сел на мотоцикл, просидел почти минуту, слушая тишину.
Подъехал к дому Розы, крикнул:
— Сергей! — Подождал секунду, крикнул еще: — Сергей! — И, так и не услышав ответа, уехал.
Сергей слышал крик и вышел все же, уже полураздетый. Огляделся по сторонам, но было уже поздно: он увидел…
…мотоцикл, карабкающийся на бугор, потом летящий вниз, кувырком, — и взрыв, осветивший бугор, сарай, черное небо, грязную землю.
Солнце опять повторило день сначала.
Родители
Сергей Пшеничный сидел в кладовке дома своих родителей. На лицо его падал тонкий лучик от окна.
— В этой кладовке, когда мне было тринадцать лет, я нашел две пачки папирос. Отец не курил, а про то, что мама курит, я не знал: она так никогда и не показалась передо мной с сигаретой…
Мать ходила по дому, пела, слушала радио, зевала вдруг протяжно.
— Но пачки я нашел и решил, что мама держит их для любовника, почему-то… Ненавидел ее! К отцу жался. А сказать не мог: мама все-таки…
— Ты подонок, Андрюша, хлызда, как говорили в Грушовке: ты сбежал. А я хотел тебе сказать: я понял! Раз этот бешеный день крутится без остановки, значит, надо, чтобы мы ничего не меняли здесь. Надо за целый день не сделать ничего. Травинки не помять. Тени не бросить.
— Здравствуйте, дорогие товарищи, — сказали по радио.
— Здравствуйте, — ответила мать. Сергей усмехнулся.
— Ты обиделся, что они не подпускают нас к себе? Они правы: у них свои законы. И мы никогда ничего не сможем им дать. И мы никуда от них не денемся. Мы никогда не сможем узнать о них больше, чем они того захотят. Если бы я был врач, я обязательно бросился бы лечить и помогать. Но я не врач, не фельдшер, я не имею права вмешиваться…
Мать на ходу прикрыла дверь кладовки, которая опять открывалась, как в «том» времени.
— Батя, бездельник, — подумал Сергей, — Трудно замок сделать. Почему у мамы такой маленький живот? Когда Марина ходила с Дашей, у нее на животе можно было обедать, как на столе.
— Дашка, засранка, и не вспомнит ни разу. Наверняка не вспомнит… А в этом животе — я!
«Нам нет преград!» — запело радиоголосом Орловой. Мать подошла к зеркалу и, маршируя, как Орлова в фильме «Светлый путь», громко запела с ней вместе. Орлова не получалась: мешал живот. Мать взяла стул и выставила его перед собой, живота не стало видно, она маршировала, пела.
Сергей смотрел, усмехался. Было неловко: подглядывать за матерью. Мало ли что делает человек наедине сам с собой!
— И почему я должен кого-то лечить, — подумал Сергей, — Они живут. Я не помню, чтобы я был так же счастлив когда-нибудь…
Мать взяла целлулоидную куклу, поставила ее на спинку стула — и маршировала уже вместе с куклой, двигая ей ноги руками.
— И я очень рад, Андрюша, что, кроме меня, у тебя здесь никого нет. Им было бы очень трудно пережить твою смерть. Сейчас, наверное, очень трудно терять близких… Сейчас хочется жить.
— Лидка! — В окно вдруг всунулась с улицы Роза. — Федьку Потапенко раздавило!
— Ой! — ахнула мать и заговорила сразу: — А мне приснилось, что с Кириллом что-то случилось! А как, насмерть? — И сразу заплакала. — Зачем ты мне рассказываешь! Мне нельзя!
— Ой, Лидка, не плачь, сейчас!
— Роза?! — изумился Сергей.
Роза вошла в дом, села возле плачущей матери, заговорила:
— Не реви, ребенка растревожишь! Ляг! Ляг скорей!
— Это же тетя Роза! — вспомнил Сергей. — Она жила в Грушовке, когда я учился в институте! Мама говорила, что у Розы был жених, которого она любила всю свою жизнь. Или ждала?
— Я вспомнил Розу! — опять сказал «Андрею». — Интересно, кого она ждала? Наверно, тебя: какой же я жених?! Скорее всего, тебя… Сейчас это трудно понять…
Он увидел через щелку, как Роза тихонечко выходит из комнаты, оставив мать лежащей на диване и притворяющейся, что спит.
— Давно надо было поспать. Сейчас уснет…
— Со Сталиным мы побеждали, побеждаем и будем побеждать! — договаривало радио голосом Бухарева.
— Федю раздавило, значит, я здесь уже семь часов… И так спокойно. Как дома! — Усмехнулся, зевнул вдруг, широко раскрыв рот.
Мама спала. Мирно, тихо.
Сергей спал тоже, прижавшись щекой к жестяному бидону.
Проснулся он оттого, что в доме было темно и голос отца шептал матери:
— Совсем глупая у нас мамка… — Приложил ухо к животу, доиграл: — Как слышим? Прием! — Вспомнил: — Отвернись! — Выбежал в сени, принес и развернул газеты с цинковой ванночкой, повторяя: — Не смотри! — Снял брюки и рубаху, остался в длинных черных сатиновых трусах, сел в ванночку и позвал: — У-а! У-а!
Мать обернулась и раскрыла рот, не зная, на что реагировать, и не придумала ничего больше, чем залиться сумасшедшим детским смехом. И отец «раскололся»: сидел в ванночке и хохотал беззвучно от собственной выдумки. И Сергей отвернулся, покраснел и смеялся тихо, не в силах остановиться, потом даже вслух. Заткнул себе рот, испугавшись: не слышали ли они?
А в комнате уже молчали, отец быстро одевался. Мать, не понимая, стояла рядом. Во дворе бешено залаяла собака.
— Лида, я уеду, но ты никуда не ходи, поняла?
— Куда уедешь? — Мать была напугана.
— Я закрыл «Пьяную», видимо, не вовремя… И был невоздержан на язык… Да, я здесь! — крикнул в дверь, одеваясь. — Тюкин не поддержал, черт с ним, иду!
— Кирилл!
— Не смей! — Отец выскочил из дому, собака прекратила лаять.
— Калитку закрывай! — крикнул снаружи отец не своим, резким голосом. Машина уехала.
И мать завыла вдруг. Тихо, страшно, как животное…
Новый день
Сергей стоял посреди дороги, подняв руки вверх. «Эмка» остановилась.
— Я — американский шпион, — сказал Сергей, — Возьмете? В машине подумали. Сергей подошел ближе.
— Документы, — сказали изнутри.
— Документы фальшивые. — Сергей достал из карманов паспорт, деньги. — Деньги разные. Есть советские, есть, — пошарил, нашел смятую трешку из того времени, — не наши. «Ронсон», — подал зажигалку, — тоже оттуда. Можно сесть?
Он сел в машину рядом с отцом. Поехали.
— Здорово, бать, — сказал Сергей. Тот удивленно посмотрел на него.
— А я не знал, что ты сидел. Или ты не сидел? Его посадят? — обратился к ехавшему впереди затылку. — Что ж ты молчишь, скотина? — И опять к отцу: — А что, у вас за все сажали? А впрочем, я слышал… А его как? По наговору? Как у вас принято? — Посмотрел на часы, на светлеющее перед восходом небо.
— Воевал? — строго спросил отец.
— Нет. И в Сталинске-Кузнецком не работал. Такого названия вообще нет в природе, сразу после двадцатого съезда. Понятно?
Ехали.
— Жаль, что это все сейчас сверкнет, вспыхнет и забудется. Я так хотел побыть с тобой.
— Оказывается, невозможно видеть, как мать сначала плачет, а потом, выпучив глаза, говорит, что справедливость восторжествует, а «девочки сплетут венки и наденут их на головы»… — Он опять посмотрел на часы, на небо, сморщился.
Небо светлело быстро, времени оставалось совсем мало.
— Дай пять! — протянул отцу руку. Отец помедлил.
— Быстрей! — приказал Сергей, оглянувшись на солнце. — Ну! Отец подал руку.
— Ах, скоты, — скороговоркой приговорил Сергей, — такого хорошего парня взяли! У него жена беременная! Мной! — И расхохотался во все горло.
Затылки на переднем сиденье переглянулись. Взошло солнце.
— Фокус-покус. — Сергей простился с отцом, выдохся. Солнце взошло — и не вспыхнуло. Машина ехала и ехала, мерно урча мотором. Сергей посмотрел в окно, на часы.
— Ну, что замолчал? — спросили его. Сергей смотрел в окно. На отца. На часы.
— Движок не стучит? — спросил один затылок другого.
— Дверку плохо прикрыл, — ответил тот.
Пауза. Длинная, невероятная. Сергей осмыслял происходящее.
— День какой сегодня? — спросил наконец. — Число?
— Девятое началось, — ответил отец.
— Как девятое?
— После восьмого всегда девятое.
Солнце всходило и не собиралось вспыхивать.
— День Победы? — криво усмехнулся Сергей.
![Надежда Кожушаная - Война [=Нам не дано предугадать…]](/uploads/posts/books/276859/276859.jpg)